"Сладкая малина всякого манила!"
Вечером, когда дети, угомонившись, засыпали, было особенно тяжко. Малыш Кольча сопел, изредка сбрасывал одеяло, хотя в избе было прохладно – дрова экономили, ездить за ними в лес деду было непросто – она закутывала сына и с тоской представляла череду одиноких ночей и таких же одиноких дней, наполненных тяжкой работой и нуждой.
Уже к концу сорок первого года запасов муки в коми деревнях практически не осталось. Хлеб не пекли, придумали тонкие лепёшки, потому что все добавки, которые хозяйки подмешивали в остатки муки, не позволяли испечь привычный каравай, он просто рассыпался. А добавляли в муку высушенные листья рябины, клевера, сушили и толкли кору пихты. Получались лепёшки почти съедобные, но к весне сорок второго года и этого не стало. Вдобавок два года подряд из-за летних дождей собрали очень мало картофеля, а капуста просто сгнила на корню, не завязав кочана. Деревни голодали до самого конца войны.
Мать опять всхлипнула и привычно задавила слёзы. Себя жалеть было нельзя – жалеть нужно было детей.
Почему-то особенно ярко вспоминалось, как её мать заговорила с ней о свадьбе. Семья была большая, их котыр очень большой и почтенный, известен далеко по Печоре. «Котыр» – это понятие очень древнее, в России уже забытое. Котыр буквально переводится как гнездо, выводок – это группа родичей по отцовской линии, которые твёрдо признавали родство, жили по нормам старинного, даже древнего права, явно дохристианского, языческого, возможно, уходящего корнями в первобытнообщинный строй. Родичи из одного котыра обычно в селе ставили избы рядом, а в деревне все составляли один большой род. Родичи вместе расчищали сенокосные луга, владели определёнными охотничьими угодьями, где ставили охотничьи избушки, лабазы для продуктов, для добычи, на реках вместе ставили «водж» – это заколы, преграды на небольших речках из жердей, куда заводили «кыйдӧс» – плетёные ловушки для рыбы. ас, на котором видны пометки охотника (фото из свободного доступа)
Каждый котыр носил имя предка-основателя: их соседи выше по Печоре именовались «Тим Вась котыр», то есть род Василия Тимофеевича, соседи ниже именовались «Чукчи́» – род глухаря. Котыр матери носил имя «Кырныш» – ворон. Очевидно, это было воспоминание о древнем времени и о тотеме (животном или птице), который почитается и считается предком-основателем рода.
У каждого рода свой «пас» – это слово означает родовой, отличительный знак, метку. Пасы выставляют на деревьях, определяющих границу охотничьих угодий, на инвентаре, принадлежащем роду, на тропах к таёжным избушкам. У котыра, из которого вышла замуж мать, пас был в виде следа ворона – три пальца и нога.
Пасы различных родов коми (фото из открытого доступа)
Но у коми была ещё одна, совершенно удивительная система пасов – это были одновременно оберéги семьи и хранители её истории. Пас «лапа ворона» оберегал в лесу и утверждал владения именно этого рода. А вот пас для дома представлял собой шестигранную деревянную чурочку почти в локоть длиной. Каждая грань представляла собой два месяца с зарубками на каждый день, а всего этих зарубок на шести гранях было 365. Одна была глубже, другая толще, третья длиннее, против некоторых зарубок вырезались определённые значки, каждый имел своё значение. Каждый новый год вырезался новый пас, а прежний, особым образом помеченный, прятался и хранился главой рода. Взяв прошлогодний пас, хозяин, «большак», мог сказать, какой мороз – сильный или не очень – был в этот же день в прошлом году, высоко ли стояла вода прошлой весной, сколько дней шёл дождь в мае, хорошо ли ловилась рыба, удачен ли был урожай после снегопадов в феврале и дождей в июне, хорошо ли шла добыча в ловушки…и тот же учёт можно было найти и в более ранние годы. Это была память рода, летопись, доступная даже неграмотному.
Домашний пас-календарь (фото из открытого доступа)
Когда мать завела разговор про свадьбу, девушка знала, что отец и дед уже ездили к соседям – просто поговорить, узнать о делах, рассказать о своих и всё-таки заодно посмотреть на парней, которым уже пришла пора жениться. Браки в одном котыре не разрешались никогда. Парни брали замуж девок только из соседних котыров, девки из рода Ворона выходили замуж в другие котыры. Иногда случалось, что парень влюблялся в девку из их же рода – это была беда, старики такой брак не разрешали, и оставалось смириться, сломать свои чувства и выйти за того, кого присватали родители, или бросить всё и уйти, бежать с любимым, причём все соседи, жившие по таким же законам, не принимали беглецов, нарушивших вековые правила. Да, позволяли переночевать, кормили и давали хлеб и рыбу в дорогу, но жить не оставляли. И это было совершенно справедливо.
Сейчас мы бы сказали, что в этих беспощадных законах была разумная целесообразность – род защищался от близкородственного скрещивания, от браков среди носителей родственных генов, что вело к вырождению. Всё так, но как было жить несчастным влюблённым?!
Правда, закон, обычай рода был мудр и справедлив: если несколько лет спустя строптивые молодые возвращались в свой котыр с поклонами, живыми и здоровыми, да ещё и с ребёнком, род принимал бунтарей – значит, есть сила, упорство, умение в этой семье, старики решали, что пойдёт такая пара на пользу всему котыру. Но бывали, рассказывали матери своим дочерям, и такие побеги из дома, после которых никто никогда больше не видел и не слышал о беглецах – вот, дочка, и думай, что дороже: послушать родителей или прожить полгода с милым, а там страшная зима в тайге, где никто не поможет (коми не знали пословицы: «С милым рай и в шалаше», – потому что очень хорошо знали, что такое зимняя тайга).
Старики, передающие родовые обычаи, понимали, что молодые должны встречаться, знакомиться, узнавать друг друга, поэтому у каждого рода-котыра были свои праздники, родовые обрядовые игры, молодёжные развлечения, и им отводилось в жизни котыра особое место.
Зимой свободного времени у молодёжи было больше, поэтому парни и девушки встречались на посиделках, которые по очереди начинались в семьях. На эти посиделки приезжали парни или прибегали на лыжах из соседнего котыра. Девушки приходили с рукодельем, парни приносили свои свечи, орехи, домашние пирожки, которые матери охотно пекли сыновьям, вспоминая свою молодость. Очень ценились на таких посиделках умение насмешить или рассказать страшную историю, потешить шутливой скороговоркой, прибауткой или песней. Все ждали, когда начнёт рассказывать Санко – он придумывал такие смешные истории! Как-то он прибежал и торопливо закричал:
– Знаю, знаю, как сделать, чтобы летом от комаров избавиться! Нужно натереться хлебным вином и обсыпаться песком! Комары начнут тебя кусать, напьются вина, разбуянятся, станут камнями кидаться (ведь песок для них, как для нас булыжник!), и друг друга перебьют!
Все с недоумением выслушали, потом, догадавшись, расхохотались, а Санко подмигнул ей, ей одной подмигнул!
А мудрая бабушка, сидящая на печи возле свечки, в разгар вечера «нечаянно» роняла принесённую парнями свечу и, ругая себя за неловкость, долго искала, как зажечь погасший фитилёк, громко приговаривая: «Да где же эти серники, не могу найти, вот же они, сейчас зажгу, вот и зажигаю!» Когда, наконец, огонь загорался, у некоторых девушек оказывались подозрительно припухшие губы, но это говорило только о ловкости парней и о том, что какие-то привязанности уже появились. Да и мать, встретив вернувшуюся с посиделок дочку, оглядывала её, торопливо пробирающуюся к своей постели, и понимающе улыбалась, но тут же, сделав строгое лицо, говорила: «Смотри, Пелка, гуляй, да себя не забывай! На надкусанную шанежку никто не позарится!» Девка посмелее отвечала: «Сладкая малина каждого манила!» – и была права: у коми девушка, принёсшая ребёнка до свадьбы, не осуждалась, все были молодыми, а ребёнок – всегда радость.
Мать улыбнулась: Санко был у неё первым и единственным, и других не будет!
Когда теплело, устраивались игры на воздухе, которые были приурочены к какому-то празднику, например, к Пасхе, Троице, Петрову или Ильину дню. Причём Петров день празднуется в разгар сенокоса, когда каждый миг дорог, казалось бы, работай и работай, забудь про отдых, такой день год кормит, но умные старики понимали, что посреди напряжённой работы нужно дать людям чуть отдохнуть – мужики и бабы пировали, вынеся на высокий берег, чтобы ветер сбивал комара, столы с угощением, а парни и девушки наслаждались возможностью побыть друг с другом рядом. А потом опять бесконечная и весьма нелёгкая работа, но уже есть что ждать – осенью после уборки урожая и окончания летних дел перед осенним ловом рыбы и уходом парней с отцами на долгую зимнюю охоту коми играли свадьбы. Но до свадеб нужно было убедиться, что девушка будет рада сватам, и родители не откажут.
Коми девушка в традиционном свадебном наряде (фото из открытого доступа)
На Пасху выбиралась красивая поляна посредине между деревнями, чтобы всем было одинаково идти (и чтобы парни могли после гулянки проводить девушек, хоть ненадолго оставшись наедине). Водили хороводы, играли в «Пон да ур – Белку и собаку», в разбойники, «Кыйом-вийом» – охоту, и эти беготня, погоня, смена пар, общая суета давали возможность перекинуться парой слов, взять за руку, быстро обнять, невзначай прижаться, ведь игра позволяет… Так знакомились и вдруг узнавали, что вот эта девушка, Таньша, тебе никогда не даст себя поймать, а вот Коно почему-то её легко ловит, хотя ты сам Коно всегда обгоняешь… Так происходил выбор своих суженых-ряженых.
Именно на Пасху всегда ставили огромные качели из брёвен – гычан, причём сами брёвна готовили парни, и чем выше были качели, тем больше гордились этим парни, которые должны были ночью, втайне их поставить. Рядом сооружали качели парни из другого рода, а старики шутливо сравнивали, кто поставил самые высокие. (Хорошая проверка и честолюбия, и умения работать топором, и просто силы парней, будущих женихов – поворочай-ка брёвна! И какой-нибудь старик назидательно говорил победителям: «Качель повыше всех встала – и у тебя, когда нужно будет, тоже встанет, не сомневайся, проверено!») Парни хохотали, но ждали, ждали, когда же…
Девушки готовили верёвки для качелей, на этих верёвках подвешивали доску, на которую усаживалось до десятка девиц, два парня на концах доски раскачивали. Иногда качающимся давали плотный клубок шерсти или, для смеха, старый лапоть. Клубок и лапоть бросали в толпу, окружавшую качели. Тот, в кого попали, пропускал свой черёд качаться, но если поймал, то качался с девушкой один. Покачавшись, девушки должны были наградить парней: они их целовали и приговаривали: «Христос воскрес!» – это чтобы парни не думали, что их целуют от избытка чувств – нет, просто праздник, а так и целоваться вовсе не хочется, но ведь обычай!
Иногда парни озорничали: раскачивали девушек до тех пор, пока те не признаются, кого бы из парней они хотели в женихи. А самые отчаянные парни ставили качели рядом с большим стогом и, раскачавшись, спрыгивали с качелей прямо в стог. Девушки пугались, визжали, когда какой-нибудь отчаянный парень, чтобы обратить на себя внимание, ещё и пытался перекувырнуться в прыжке. У девушек тоже была игра, где проверялась и ловкость, и характер: через чурбак укладывали широкую доску, на концы этой игры-качалки – «Чеччалом» – вставали две девушки, и, раскачиваясь, по очереди подпрыгивали, стараясь с силой подбросить подружку. После прыжка в миг приземления снова попасть на доску было непросто, оступившаяся или упавшая вызывала смех окружающих, а парни поглядывали, кто же самая ловкая. Мать улыбнулась, вспоминая, как она оступилась и едва не упала, а Санко подхватил её на руки – вокруг захохотали одобрительно – а Санко шепнул ей: «Не бойся, удержу, если и упадём, то уж вместе!» - и отчаянно покраснел.
Молодые люди в этих играх выбирали себе пару по сердцу, а родители и все родичи примечали.
Так и к матери заслали сватов. Нужно было выбрать момент, когда в сборе была вся семья, прежде всего нужны были дед и отец. Сват усаживался, дожидался, когда все выйдут к нему, и начинал с ритуальной фразы: «Телушку я отыскиваю, покупать пришёл». Отец так же по обычаю отвечал: «Есть у меня телушка, давай посмотрим». Девушка должна была пройти перед сватом несколько раз по одной половице, чтобы тот видел, что она не хромая, не горбатая. Если в семье считали, что жених подходит (а до этого старики обсуждали семью, куда войдёт невеста – не было ли у жениха в роду больных, убогих, не дай Бог, припадочных, всё ли в порядке с нравами и привычками жениха и его родичей), то невеста дарила свату для жениха вышитый ею платок.
После этого шёл обряд рукобитья: отец жениха и отец невесты в присутствии сватов обменивались рукопожатьем – никаких письменных обязательств у коми не было, и не потому, что много было неграмотных, а потому, что коми считали позором отказ от слова, невыполнение обязательства. На рукобитье отец жениха привозил вино и рыбник, причём важно, что рыбу поймал для пирога сам жених. Конечно, пирог с налимом хорошо, но пирог с нельмой или сёмгой – это уже совсем по-другому говорит о женихе!
Семья невесты принимала гостей, накрывая стол, и главную роль играла в дальнейшем свадебном обряде вежань – крёстная мать невесты. Именно она договаривалась о дне свадьбы, о приданом, о порядке поездки за невестой – считалось, что чем больше приедет за невестой друзей жениха и его родни, тем больше почёта молодым, поэтому старались свадебный поезд составить из нескольких повозок или саней, иногда десяток был в этом свадебном поезде. Вежань собирала подружек невесты на девичник, где девушка прощалась с прежней жизнью, вежань вела невесту в баню и переплетала с помощью подружек одну девичью косу на две женских, причём во время этого обряда и невеста, и подружки должны были причитывать – голосить о потерянном родном доме, о беззаботной юности, о покинутых подругах, а вежань, женщина опытная и знающая, не давала причитаниям прерваться, подсказывала новые слова и темы: прощание с матерью, с её советами и наставлениями, с батюшкой и его лаской, с печкой-заступницей. Считалось, что чем дольше девушка и подружки причитали, тем больше почёта невесте.
Назавтра была свадьба.